"Наконец-то Сампо в лодке,
В лодке пестрая та крышка.
Челн мужи толкают в море,
На теченье - стодощатый.
С шумом в воду челн спустился
На течение боками.
И спросил тут Ильмаринен,
Говорит слова такие:
"Но куда свезем мы Сампо
И куда его мы денем,
Чтоб его подальше спрятать,
Скрыть от злобной Сариолы?"
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Вот куда свезем мы Сампо,
Крышку пеструю упрячем:
На туманный мыс далекий,
На покрытый мглою остров,
Чтоб всегда там счастье было,
Чтоб оно там вечно жило.
Там ведь есть еще местечко,
Там клочок земли остался
Невредимый и спокойный
И мечом не посещенный".
Едет старый Вяйнямёйнен
Тут из Похъёлы суровой,
Едет он с покойным сердцем,
Едет к родине веселый,
Говорит слова такие:
"Отвернись от Сариолы,
Повернись ты, челн, к отчизне,
А к чужбине стань спиною!
Ветер, ты качай кораблик;
Ты, вода, гони мне лодку,
Окажи ты веслам помощь,
Легкость дай лопаткам весел
На равнинах вод широких,
По открытому теченью!
Коль малы у лодки весла,
Коль гребцы здесь малосильны,
Невелик на лодке кормчий,
Если дети правят лодкой -
Дай твои нам весла, Ахто,
Ты, хозяин, дай и лодку,
Весла новые получше,
Дай и руль, вполне пригодный!
Сам тогда садись у весел,
Сам иди, чтоб двинуть лодку;
Пусть челнок бежит скорее,
Пусть уключины гогочут
Средь прибоя волн шумящих,
Средь воды, покрытой пеной!"
Гонит старый Вяйнямёйнен
Свой челнок прекрасный дальше.
Сам кователь Ильмаринен
И веселый Лемминкяйнен
Там гребут на этой лодке,
Там гребут и поспешают
По волнам прозрачным, чистым,
По равнинам вод открытых.
И промолвил Лемминкяйнен:
"Сколько я ни греб, бывало,-
Заняты гребцы водою,
А певцы искусным пеньем.
А сегодня я не слышу
Ничего у нас такого:
Нету песен в нашей лодке,
Нету пения на волнах".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Петь не следует на море,
Начинать в потоках пенье:
Пенье лишь приносит леность,
Песни лишь мешают гребле.
Свет златого дня исчезнет,
Темнота нас здесь застанет
На равнинах вод широких,
На открытом их теченье".
Тут веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"Все равно уходит время,
Исчезает день прекрасный,
Ночь торопится на море,
Набегает ночи сумрак,
Хоть бы ты не пел и вовсе,
Хоть всю жизнь не распевал бы".
Едет старый Вяйнямёйнен
По волнам на синем море,
Правит день, другой день правит,
Наконец, уже на третий,
Встал веселый Лемминкяйнен,
Говорит слова такие:
"Отчего же, Вяйнямёйнен,
Лучший муж, ты петь не хочешь,
Ты же завладел ведь Сампо
И уже домой стремишься?"
Старый, верный Вяйнямёйнен
Так разумно отвечает:
"Слишком рано петь нам песни,
Торжеству еще не время;
Лишь тогда запеть пристойно,
Торжеству тогда лишь время,
Как свои увидишь двери,
Заскрипит своя калитка".
Молвил юный Лемминкяйнен:
"Если бы сидел я кормчим,
Изо всех я сил запел бы,
Всею глоткой зашумел бы,
Даже вовсе не умея,
Напевая очень дурно.
начать не хочешь пенье,
Сам я к пенью приготовлюсь".
Тут веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Рот сложил, как было надо,
И налаживает звуки;
Начинает сам он пенье,
Жалкий шум он поднимает:
Пел он голосом осипшим,
Напевал он горлом грубым.
Так веселый Лемминкяйнен
Расшумелся, Каукомъели.
Борода и рот трясутся,
Подбородок закачался,
Далеко несется пенье,
По волнам оно несется,
До шестой дошло деревни,
За семью морями слышно.
На пеньке журавль уселся,
На сыром холме зеленом;
В пальцах он считает кости,
Поднимает кверху ноги;
Он ужасно испугался
Лемминкяйнена напева.
Поднял крик журавль, услышав,
Испугался, страшно крикнул,
Полетел тотчас оттуда,
В Похъёлу он быстро мчится.
Прилетев туда, на север,
На болоте он остался,
Крикнул голосом противным,
Что есть силы закричал он:
Похъёлы народ он поднял,
Пробудил людей негодных.
"